Когда наступит прошлый год [litres] - Филип Дик

За его спиной военные, промышленные и дипломатические советники уже убирали документы в папки.

— Вероятно, его силы не восстановятся за два дня — стандартный срок выздоровления в подобных случаях. Его общее состояние слишком… — начал было Эрик, но премьер не стал его слушать, повернулся к Приндлу и спросил:

— А вы отказываетесь занять его место, хотя и являетесь заместителем? Отвратительная ситуация! Нетрудно понять, почему Земля… — Он не договорил. — Секретарь Молинари — мой близкий друг. Меня очень беспокоит его состояние. Но почему Лилистар должен почти в одиночку нести бремя этой войны? Почему Земля постоянно тащится в хвосте?

Он не дождался ответа ни от Приндла, ни от обоих врачей.

Френекси на своем языке что-то сказал лилистарцам. Те одновременно встали, явно собираясь уходить.

Совещание было отменено по причине внезапной, почти смертельной болезни Молинари. Эрик ощутил безграничное облегчение.

Благодаря болезни Генсеку удалось ускользнуть. Пусть только на какое-то время, но все же это было хоть что-то.

Пока было достаточно и этого. Полтора миллиона землян, которых Лилистар потребовал для своих заводов, не погонят, как…

Свитсент обменялся с Тигарденом понимающим взглядом. Тем временем зонд продолжал работать без посторонней помощи, издавая негромкое жужжание.

Психосоматическая, воображаемая болезнь спасла жизни многих людей, заставила Эрика вновь задуматься о ценности медицины и о последствиях «излечения» Молинари.

Он слушал гудение зонда и чувствовал, что начинает все больше понимать происходящее, а также то, чего на самом деле хотел от него больной Генеральный секретарь ООН, лежащий на столе для совещаний, ничего не слышащий и не видящий, пребывающий в мире, где не существовало проблем, обсуждавшихся с премьером Френекси.

Через какое-то время Джино Молинари сидел, опираясь на подушки, в своей хорошо охраняемой спальне и с трудом просматривал гомеогазету «Нью-Йорк таймс», принесенную ему.

— Я ведь могу читать, правда, доктор? — едва слышно пробормотал он.

— Похоже, что так, — ответил Эрик. — Операция прошла удачно. Давление упало до нормального уровня, соответствующего возрасту и общему состоянию здоровья пациента.

— Только посмотрите, до чего могут докопаться эти чертовы газеты.

Молинари показал Эрику первую полосу.

«Совещание неожиданно отменено из-за болезни Генерального секретаря.

Делегация Лилистара во главе с Френекси не общается с прессой».

— И как они это узнают? — раздраженно проворчал Молинари. — Господи, меня это выставляет не в лучшем свете. Как будто в решающий момент я нарочно взял и свалился. — Он с яростью посмотрел на Эрика. — Будь у меня достаточно смелости, я выступил бы против Френекси и его требований рабочей силы. — Генсек устало закрыл глаза. — Я еще на прошлой неделе знал, что он этого потребует.

— Не вините себя, — утешил его Эрик.

«Понимает ли Джино физиологический механизм своего “бегства”? Скорее всего, ничуть. Он не только не осознает предназначения своей болезни, но даже не одобряет ее. Значит, как и прежде, все это функционирует на подсознательном уровне. Но как долго это может продолжаться? — подумал Эрик. — При столь огромном разрыве между сознательными стремлениями и подсознательным желанием сбежать… не исключено, что в конце концов появится болезнь, которая станет для Генсека по-настоящему смертельной и последней».

Открылась дверь, и появилась Мэри Рейнеке.

Эрик взял ее за руку, выпроводил в коридор и закрыл за собой дверь.

— Я что, не могу с ним увидеться? — возмутилась она.

— Одну минуту. — Он внимательно посмотрел на нее, пытаясь определить, до какой степени Мэри осознает происходящее. — Хочу вас кое о чем спросить. Возможно, вы знаете. Молинари когда-либо проходил курс психотерапии или психоанализа?

В медицинских картах об этом не было ни слова, но Эрик чувствовал, что нечто подобное все-таки имело место.

— Зачем ему это? — Мэри повертела в пальцах застежку юбки. — Он же не сумасшедший.

Несомненно, она была права.

Эрик кивнул.

— Но его физическое…

— Джино не везет. Потому он всегда болеет. Сами знаете, что от невезения его не вылечит ни один психиатр.

Мэри немного помолчала и неохотно добавила:

— Да, в прошлом году он несколько раз был у психоаналитика. Но это тайна, о которой никто не должен знать. Если гомеогазеты об этом пронюхают!..

— Как фамилия этого психоаналитика?

— Не скажу.

Ее темные глаза враждебно вспыхнули. Она смотрела на него, не мигая.

— Этого я не сообщу даже Тигардену, хотя он мне нравится.

— Мне довелось наблюдать вблизи болезнь Джино, и я думаю, что…

— Этого психоаналитика нет в живых, — прервала доктора Мэри. — Джино приказал его убить.

Эрик вытаращил глаза.

— Догадайтесь почему.

Она улыбнулась злорадной улыбкой подростка, полной бессмысленной радостной жестокости, которая в мгновение ока напомнила ему собственное детство и пытки, которым подвергали его тогда такие вот девчонки.

— За то, что сказал тот психиатр про болезнь Джино. Не знаю, что именно, но, думаю, он был на верном пути. Так же как и вы, по вашему мнению. Так в самом ли деле вам хочется быть столь умным?

— Вы мне напоминаете премьера Френекси, — сказал Эрик.

Мэри прошла мимо него к двери спальни.

— Я хочу туда войти. Всего хорошего.

— Вы знали, что Джино умер сегодня в зале совещаний?

— Да, ему пришлось так поступить, конечно же, ненадолго, чтобы не разрушить клетки мозга. Естественно, вы с Тигарденом его сразу же охладили. Про это я тоже знаю. Кстати, почему я напоминаю вам эту сволочь Френекси? — Она снова подошла к Эрику и внимательно взглянула на него. — Я совсем не такая, как он. Вы просто пытаетесь причинить мне боль, чтобы я вам что-то сказала.

— Что же такое я хочу от вас услышать? — спросил доктор.

— Что-нибудь о самоубийственных наклонностях Джино, — спокойно ответила она. — Все о них знают. Именно поэтому его родственники привезли меня сюда. Они хотят быть уверенными в том, что кто-то будет проводить с ним каждую ночь, обнимать в постели или глядеть, как он ходит по комнате, когда не в силах заснуть. Ночью он не может быть один. Ему нужен кто-то вроде меня, чтобы было с кем поговорить. Я могу его убедить, утешить, даже в четыре часа утра, понимаете? Это нелегко, но у меня получается. — Она улыбнулась. — А у вас, доктор, есть кто-нибудь, кто вас утешает? В четыре утра?

Эрик отрицательно покачал головой.

— Жаль. Вам было бы только лучше. К сожалению, вами я не могу заняться. Мне и одного слишком много. Впрочем, вы не в моем вкусе. Но все же желаю удачи. Может, найдете когда-нибудь кого-то такого, как я.